Тревожные будни - Страница 41

То, что сам Дердеш-мерген добровольно не явится с повинной, мне было ясно. Издай хоть десять законов, в которых будет сказано, что пришедшие с повинной будут помилованы, приведи десятки примеров — не убедишь, увидят в этом западню, ловушку.

С тем, кто не верит в человечность и благородство, нужно личное общение, нужен контакт. Только тогда услышанное от кого-то перестанет быть отвлеченностью, и то еще, может быть, не до конца и не сразу. А как установить контакт? Каким образом встретиться на равных с человеком, который считает себя преступником, а тебя судьей или — еще хуже — смертельным врагом, от которого его может избавить лишь твоя смерть? И все-таки такую связь с Дердеш-мергеном установить было необходимо, считая шансы «за» и «против» равными. В случае удачи восторжествовала бы справедливость. А разве не за правду и лучшую жизнь для дехкан боролись мы? Стоило рисковать еще и потому, что в случае успеха мы лишали одну из крупных банд возможности вести борьбу. Нищий Джаныбек-казы уже не курбаши. Вся сила его в том, что он может платить, давать оружие, кормить. Отними у него эту силу — и Джаныбек-казы не будет стоить и верблюжьего плевка.

Новых сведений о пребывании Дердеш-мергена в урочище не поступало. Патрули не находили следов его присутствия. Там будто призрак, а не человек обитал среди неприступных скал. А каждый прошедший день грозил одним — могло прийти сообщение, что Дердеш-мерген и Осман-Савай, выполнив поручение, возвратились за границу, в Старый Аксу, и принесли Джаныбеку деньги на покупку оружия. Тогда дехкане надолго потеряли бы покой от новых набегов басмачей, а мы наверняка навсегда утратили бы возможность найти тайную сокровищницу курбаши. Кто помешал бы Джаныбеку разделаться с Дердеш-мергеном, решив, что тот слишком много знает?

Я отправился в Ош и доложил обо всем передуманном своему начальству. Товарищи согласились, что мне надо непременно увидеть Дердеша. Вернувшись в райцентр, принялся за дело.

Абдулла Джумалиев, которого я пригласил, не замедлил явиться на вызов. Он сел на табуретку верхом, словно в седло, а каблуками зацепился за планки внизу, будто ноги в стремена сунул:

— Слушаю вас, начальник.

Вынув из стола пиалы, я плеснул в них чай, не наполнив и на четверть: то был и знак уважения к собеседнику, и своеобразный намек на то, что разговор предстоит не короткий. Таков в народе обычай: полную пиалу наливают гостю, от которого хотят поскорее избавиться: «Пей да проваливай!» А тому, кому рады, лишь плеснут, покрыв дно. И хитрая поговорка есть на этот счет: мудрость на дне пиалы. Наливая чай, задают и вопрос, а ты не торопись пить, но и не медли с ответом.

— Скажи, пожалуйста, Абдулла, ты веришь, что Дердеш-мерген непременно придет к детям, если представится такая возможность?

Пиала задержалась у самых губ Абдуллы. Он отхлебнул совсем маленький глоточек, потом еще, и глаз его я не видел. Сделав еще глоток, парень степенно сказал:

— Моя мать в это верит. Жена мергена в это верит. Другие люди уже сомневаются в слухах, будто Дердеш-мерген рядом, а к семье не зашел, не проведал своих сыновей. Он же их не видел. Ни одним глазом не видел! Будь я на его месте, то обязательно сумел бы повидать сыновей. Иначе что скажут они об отце? Плохо скажут. Поэтому я верю: пришел бы Дердеш-мерген.

— А если не страх удерживает Дердеш-мергена? Если не столько страх быть пойманным, сколько совесть?

— Совесть удерживает Дердеш-мергена? — задумчиво повторил за мной Абдулла. — Совесть... Смеет ли он, человек, пусть невольно, не по своему желанию связанный с кровавыми делами басмачей, явиться в свой дом и ласкать своих детей?.. — Абдулла отпил последний глоток и машинально передал мне пиалу.

— Я только предполагаю, Абдулла, — сказал я и плеснул чаю в пиалу. — Разве может кто-нибудь знать это, кроме самого кузнеца?

— Никто не может этого знать, кроме самого Дердеш-мергена... — согласился, кивнув, Абдулла. — Никто, кроме самого...

И тут я увидел его глаза, глаза полные надежды и радости. Ведь Дердеш-мерген был ему ближайшим родственником, и надо хорошо знать, что такое для киргиза родство, чтобы понять, как много для Абдуллы значило: продал Дердеш себя с головой Джаныбеку или одиннадцать долгих лет ждал кузнец часа, той минутки, чтобы протянули ему руку помощи?

— Скажи, Абдулла, тебе бы не хотелось узнать это точно?

— Мне очень хотелось бы знать это точно. И детям его обязательно нужно знать.

— Всем людям нужно. Любой человек, который вернулся к нам оттуда, — наша победа. Победа справедливости и добра.

— Что надо сделать, Абдылда-ака?

— Пей чай, думать будем...

Предложение было серьезным, и Абдулла взял в руку пиалу, вновь постарался спрятать за плавными движениями юношескую горячность, прорвавшуюся в торопливом вопросе.

Чаю хватило на четыре глотка. И я сказал:

— Надо достать юрту.

— У нас есть юрта, Абдылда-ака.

— Хорошо, что у вас есть юрта. Я договорюсь с трестом «Памирстрой», что ведет дорогу на Хорог, а твоя мать и жена Дердеш-мергена с детьми будут там заготавливать дрова. Для стройки. Ты им будешь помогать в свободное время.

Я заговорился и налил пиалу Абдуллы едва не до краев, но он не обратил на это внимания, выпил чай жадно, словно только теперь почувствовав душную жару в кабинете.

— Тогда Дердеш-ака сразу придет проведать семью, посмотреть на сыновей, которых он еще не видел! — воскликнул племянник мергена.

— Не сразу, Абдулла, не сразу... — Я постарался остудить его горячность: — Он сначала непременно подумает, что юрта, в которой живет его семья, появилась в ущелье неспроста. Он наверняка заподозрит там западню.