Тревожные будни - Страница 48

В гирле ущелья патрульные сообщили нам, что вскоре после полудня какой-то огромный человек вышел из юрты и скрылся в зарослях арчевника. Больше они его не видели.

Едва ли не проклятия посыпались на мою голову. Смысл слов был один:

— В Кашгарию ушел Дердеш! Смылся! Расчистил себе безопасную дорожку и ушел!

— Тогда он взял бы и семью, — настаивал я.

— Он твердо уверился: Советская власть не воюет с женщинами и детьми.

— Если он ушел, — рассердился я, — сам пойду в Кашгарию и приведу его обратно!

Это, конечно, я выкрикнул в запальчивости. Товарищи поняли мое состояние и не стали бранить меня. Галицкий только рукой махнул:

— Следовало пустить патруль к пограничному перевалу. Тогда путь к отступлению у Дердеш-мергена оказался бы отрезанным.

— Я верю Дердешу. Появление патруля перед границей он принял бы как акт недоверия. — Я действительно твердо верил в слова Дердеш-мергена. — Обычаи народа бывают сильнее разумных доводов. Не стал бы Дердеш накликать несчастье на своих сыновей и племянника только ради того, чтобы уйти.

— Все сказанное тобой верно. Но ведь тайника-то Дердеш тебе не показал.

Мы поскакали к юрте. На топот коней выскочил заспанный Абдулла.

— Где Дердеш? — крикнул я, резко осаживая коня около него.

Абдулла спокойно сказал:

— Пошел за Осман-Саваем.

— Час от часу не легче, — нахмурился Галицкий.

— Абдулла, когда он обещал вернуться? — волновался я. — Когда?

— Вечером... — Абдулла глянул на меня удивленно, не понимая нашей тревоги. — Увидев много людей, Осман-Савай мог почуять недоброе.

Женщины пригласили нас пить чай, но мы отказались. Мол, дождемся Дердеша. Мы уехали от юрты, поднялись в заросли арчевника на правом склоне ущелья. Оттуда просматривалась тропа, ведущая к перевалу, к границе. Галицкий достал бинокль.

— Вон он! Топает к границе. Глянь-ка!

Я посмотрел. Далекая даже в бинокль фигура Дердеша мелькнула средь зарослей и скрылась. Тропа усердно петляла на склоне, то приближаясь к перевалу, то уходя от него в сторону. И трудно было за несколько секунд разобраться: действительно ли человек, идущий по ней, направляется к границе или наоборот. Особенно, если, волнуешься.

До вечера еще оставалось время. Но вечер в горах наступает по-своему и быстро. Солнце коснулось зубчатых скал, образовавших ущелье. Длинные косые тени простерлись от деревьев и самого малого камня в сторону дна. На левом склоне тени переплелись густо, игра света стала беспорядочной, сбивала с толку. И когда я снова на несколько секунд различил фигуру Дердеша, мне тоже показалось, что он идет в сторону Кашгарии. А под рукой он нес какой-то куль. Его увидели все и без бинокля — полосатый халат на фоне белой скалы.

— Так что ты думаешь предпринять, товарищ Исабаев? — спросили меня.

— Ждать.

— Сколько?

— Пока он не придет.

— С поклажей из сокровищницы Джаныбека?

— Вы же видели, женщины спокойны, Абдулла спокоен...

— Пограничные секреты задержат его на перевале, — сказал Галицкий. — Услышим перестрелку, если Дердеш будет сопротивляться.

— Он нужен живым.

— Дердеш придет, — сказал я.

Солнце, словно истаивая на глазах, опускалось за горы с правой стороны ущелья. Теперь уже не тени, а сумрак лился вниз. Сумерки окутали место, где мы стояли. Но противоположный склон еще был освещен. В вышине над ним пластались перистые ярко-белые облака. Затем они порозовели. И тогда со дна ущелья к вершинам противоположного склона стремительно рванулась тьма, снизу вверх. Тьма наполнила ущелье до краев. Лишь высокие облака, пунцовые, налитые закатом, сияли над черными зубьями. Но их свет в поднебесье, казалось, лишь сгущал темноту теснины.

Сразу похолодало, и рыжий пар вырывался из конских ноздрей, когда застоявшиеся лошади фыркали и вздыхали.

Мы молча стали спускаться к юрте. Лошади на крутом склоне ступали осторожно, не спеша, часто поворачивая голову из стороны в сторону, инстинктивно чуя опасность. Бросив поводья, я стал в стременах, чтоб облегчить коню спуск, не мешать.

Наконец мы выбрались на ровное место, свернули за увал и увидели костерок около юрты — прямой столбик белого дыма поднимался над пламенем. У огня сидели жена и сестра Дердеша, его сыновья и племянник. Абдулла поднялся и шагнул нам навстречу.

— Дядя задерживается, — сказал он.

— Похоже... — пробормотал я, слезая с лошади.

Тут от ручья к поляне поднялся сам Дердеш. Он, право, был ростом с лошадь в холке, и плечи его — под стать лошадиным. А под мышкой он нес кого-то, виднелись лишь подошвы сапог.

— Вот, начальник, Осман-Савай, — сказал Дердеш и резким движением бросил к моим ногам чье-то тощее тельце. — Брыкался, да, видно, устал.

Оказавшись на земле, человечек вдруг заюлил, завертелся, вскочил на ноги, запрыгал, спутанный, норовя ударить Дердеша головой в живот. Ярость бритоголового с выпученными круглыми глазками Осман-Савая была неистовой. Не будь у него во рту кляпа, ущелье наполнилось бы, наверное, диким визгом.

У Галицкого оказался в руках револьвер, и только под. его дулом джельдет-башкосек успокоился. Мы знали Осман-Савая по описаниям, но никакие самые омерзительные сравнения не оказались бы для него преувеличением.

— Если ты будешь вести себя тихо, — сказал Галицкий по-киргизски, обратившись к Осман-Саваю, — я прикажу вынуть кляп.

Осман-Савай закивал часто и мелко.

— Пить, пить, — попросил он первым делом.

Он напился из моих рук и прилег тихо между мною и Галицким.

— Почему, Дердеш-ака, вы не сказали мне, что пойдете за Осман-Саваем?