Тревожные будни - Страница 81

К оглавлению

81

СТАНИСЛАВ ПАНКРАТОВ
ТРЕВОЖНЫЕ БУДНИ

С утра было настроение, какое принято называть хорошим. Мокеев катил по еще чистому городу, взглядывал на первых прохожих, на груды палого ржавого листа, собранные дворниками у поребрика. По Урицкого, прижимаясь к бровке, шла уборочная машина, вращала щетками, всасывала в глухое нутро затянувшуюся осень. Мокеев притормозил, вытащил из кармана и еще раз прочел телеграмму.

Настроение не пропадало, но Мокеев привычно ожидал, кто первый начнет это настроение разрушать. Так всегда: сначала настроение, потом от этого настроения по кусочку отщипывают, отщипывают, отщипывают — и от душевной радуги остается одна только краска. То есть входишь в обычный милицейский ракурс — рабочий, регистрационный и разбирательский.

Ждать долго не пришлось. На перекрестке (светофоры еще не включили) мелькнул длинный кузов автобуса, и по тому, как высоко подскочил этот кузов на выбоине (сколько просили дорожников, чтоб засыпали яму!), Мокеев определил: километров восемьдесят.

«Куда ему спешить? — подумал Мокеев, а нога уже сама утопила акселератор, «Москвич» рванулся вслед за автобусом, Мокеев свернул на улицу Правды и начал догонять. — Моторы теперь — не вдруг достанешь лихача, — со старой досадой думал Мокеев. — Такой запас мощности, будто на этом автобусе по вертикальной стене гонять. Да что там!.. Вон сахар стали делать быстрорастворимый. Чаю стакан выпить — и то норовим секунду сберечь, на растворимости натягиваем. Куда торопимся?»

Он скосил глаз на спидометр: шестьдесят пять... семьдесят пять... восемьдесят... «Москвич» поравнялся с кабиной водителя. Мокеев взял микрофон: «Водитель автобуса четырнадцать — пятьдесят два, остановитесь!» — и обогнал, и обернулся, и сам начал притормаживать, следя в зеркальце, как сзади тормозит, повинуясь, львовский автобус с табличкой: «Экскурсионный». Водитель вылез из своего экспресса и шел к нему, к Мокееву, вытягивая из кармана затертые права и сосредоточиваясь на выражении виноватости и покорности следовать указаниям.

По правам выходило, что водитель первого класса и ездит пятнадцать лет. И должен, стало быть, чувствовать скорость.

— Почему гоняете по городу с превышенной скоростью? Восемьдесят километров — не городская скорость.

— Так, товарищ инспектор, спидометр не работает! Сколько долдоню и механику, и начальнику за спидометр, толку чуть...

— Ну вот, первый класс... пятнадцать лет за рулем и — не умеете определить: шестьдесят или восемьдесят?

— Товарищ инспектор, да не было ж восемьдесят...

— А зачем мне вас обманывать? У меня спидометр в порядке, я по прибору следил...

— Ну, прошу извинить, если такое дело. С утра силы много, все прибавить хочется...

У водителя, значит, тоже утренний подъем...

— Права красивые, дырок делать не будем, — сказал Мокеев и вернул права. — А рубль в казну взыщем — за превышение.

— Это пожалуйста! — обрадовался водитель. — Рубль не потеря, но механику я плешь протру насчет спидометра...

— Во-во, протри, — сказал Мокеев, выдавая квитанцию. — Только не говори мне больше, что не знаешь разницы — шестьдесят или восемьдесят. А то я краснею, когда мне врут. Лады?

— А как же! — Водитель протянул рублевку, все еще улыбаясь и радуясь, что легко отделался.

Мокеев сел за руль, свернул к заводу и немного обождал у павильона. Торговля уже шла, мужчины табунились у окошечка, и чей-то трактор стоял у проходной. Мокееву интересно было узнать: не в пивной ли очереди выстаивал тракторист? По виду вроде не было его там, но кто его знает, нынче по виду можно и ошибиться. Пока стоял да рассматривал, вспомнилось, как водитель автобуса легко рублевку отдал, прямо с радостью. У него там, похоже, еще наготовлены были, чтоб без сдачи. А ведь если сообразить, то кило сахару отдал, даже с лишком. За погонялки. Легко он сахаром кидается, этот парень, легко. Хотя, наверное, рублей триста пятьдесят он в месяц выколачивает. Десятка на день выходит, ничего.

Тракторист вышел из проходной, завел свою «Беларусь», и Мокеев вздохнул: слава богу, не в пивной очереди водитель, хоть тут пронесло. Но утреннее настроение проходило, таяло. На улице Ленина, около университета, светофор уже включили, но красный свет не помешал какой-то блондинке сунуться под самые колеса. Пришлось снова взяться за микрофон: «Гражданка в светлом плаще! Что вы там забыли, под колесами? Вернитесь на тротуар. Пожалуйста!»

Прохожих прибавилось — тут всегда студентов полно. Мокеев увидел, как блондинка вспыхнула, вернулась на тротуар и приняла независимую позу. На нее смотрели, но в данную минуту ей эти взгляды, кажется, не импонировали.

Тут уж Мокеев ничего не мог с собой поделать. В ГАИ, случалось, его поругивали за отступление от официальности. Однажды звонил какой-то обиженный полковнику и сердитым тоном выговаривал, будто ему не только сделали замечание из милицейской машины, но еще и выставили на смех людям. Начальник обиженному ответил, что рад слышать его живой голос в телефоне: конечно, самолюбие товарища пострадало, но сам-то он жив, с чем его горячо поздравляет весь личный состав областной автоинспекции. Но Мокееву на утренней летучке все-таки мягко поставил на вид — попросил поменьше отсебятины, поближе к официальности.

Мокеев несколько дней честно держался, но потом снова перешел на вольный разговор с нарушителями через динамик.

Город небольшой, лица примелькались, и Мокеев с удовольствием замечал, как такие обиженные, завидев милицейский фургончик с рупорами, почти молитвенно всматривались в светофор, выжидая зеленый свет. Самолюбие, оказывается, — фактор. «Лучше уж словом по самолюбию, чем колесом по голове», — окончательно решил Мокеев.

81