Тревожные будни - Страница 94

Отец покачнулся, оперся двумя руками о скамью и стал всматриваться в Мокеева.

— А вы?.. — начал спрашивать он и не спросил до конца — все смотрел и смотрел, переходя глазами с лица на волосы, на глаза, рот, нос, брови, на плечи, на руки, опять на волосы и снова на глаза... Не узнает?

— А я — Николай, — сказал Мокеев сдавленно. — Здравствуй, батя...

— Николай, — тоненько сказал отец. — Коля? — тонко-тоненько, не своим голосом спросил отец. И заплакал.

— Ну как же, батя, как получилось? — спросил, не удержался Мокеев.

...Ночь глядела в окно, уже и поплакали, и выпили, и о многом рассказали друг другу. Наталья Семеновна, жена отца, оставила их одних, и они сидели теперь, отец и сын, незнакомые друг другу.

Отец вздохнул, встал молча и достал из комода пачку писем, перетянутых резинкой. Отобрал несколько конвертов, протянул сыну:

— Вот...

Мокеев читал листки, сломанные на сгибах:

...

«На Ваше заявление... сообщает... местонахождение Вашей семьи не установлено...», «В ответ на Ваше письмо, дорогой товарищ Мокеев, с горечью сообщаем, что дом, в котором жила Ваша семья после Вашего ухода на фронт, был разбит немецкой бомбой с самолета и под обломками от взрыва погибли все три семьи, проживавшие в этом доме... примите наши соболезнования... бейте проклятого врага, чтоб...».

— Батя, — сказал Мокеев, — это было, нам соседи написали, что дом сгорел. Но бомба попала после, когда мы уехали, батя, это после было... — Отец молчал. — А ты поверил, батя?

Отец кивнул. Лицо его дергалось, губы кривились — он еле сдерживался, лоб вспотел и влажно взблескивал под светом настольной лампы из угла.

— И после войны не написал больше, ни разу и не заехал?

— Ты дальше читай! — сказал отец.

Мокеев прочитал дальше:

...

«Похоронить останки тех семей раздельно не представилось возможности, дорогой товарищ Мокеев, так как все взрослые и дети были убиты взрывом, а дом полностью сгорел, вместе с мебелью и носильными вещами, поэтому останки пришлось положить в братскую могилу, сразу после той бомбежки. Извините, торопились, враг подходил, Вы фронтовик, Вы должны понять...»

Долго они сидели и молчали — и младший Мокеев, и Мокеев-старший не знали, как им теперь быть. Объединяют их эти нечаянные годы разлуки или окончательно разъединяют? Младший Мокеев не мог заснуть в эту ночь, забылся только под утро ненадолго. Да и старший проворочался, вспоминая, сколько раз порывался съездить на родное пепелище, но так и не съездил: боялся добить себя. И так теперь выходит, по окончательному расчету, что он себя берег, а жена троих вытащила до полной человеческой зрелости, а он тут, вдали, горе свое отбывал...

К вечеру собрался Николай в обратный путь. Отпуск кончался — все сошлось, можно возвращаться. Напоследок пригласил отца к себе в гости. И уехал.

И вот теперь ждет на праздники отца Мокеев. Утром сегодня телеграмма пришла: будет отец завтра утром. И сейчас Мокеев прикидывал, куда он отца поместит. Если один — еще ничего, как-нибудь, а если с женой — придется просить начальство с гостиницей помочь, иначе не выкрутиться на восьми-то квадратах...

Вот об этом обо всем и рассказал Мокеев лейтенанту Володе, коротко рассказал, в двух словах.

— А мать, говоришь, так и не поверила в его смерть?

— Так и не поверила.

— Телепатия? — спросил лейтенант Володя.

— Может быть, — сказал Мокеев. — Или — сердце.

В дежурной комнате все было спокойно. Патрульные машины молчали пока. Позвонил водитель автобуса с Владимирской улицы — его ударил грузовик. Яклич выехал туда, разбирается.

Со второго этажа спустился начальник. Выслушал рапорт, полистал журнал:

— Тихо, значит? Бои местного значения...

— Вот именно, товарищ полковник, местного.

— Ну-ну, к вечеру надо ждать событий, — сказал полковник, — прогноз обещает похолодание к вечеру, каток. Передайте патрульным машинам, чтоб поговорили на перекрестках об осторожности. И сами, Мокеев, пока тут тихо, прокатитесь по городу. Да, кстати, загляните на Театральную площадь — там соревнования по вождению, проверьте ограждение и зрителей попросите держаться от колес подальше, подальше.

— Ясно, товарищ полковник.

— И дорожникам напомните, чтоб сыпали песок.

— Уже звонили.

Мокеев поехал по городу, время от времени включая динамики и предупреждая пешеходов об осторожности.

Поехал на площадь. Ограждение стояло — веревочное, по краю тротуара. Зрителей было немного, смотрели на мастерство вождения, хотя, по совести сказать, смотреть особенно не на что было. Соревновались две автобазы. Мокеев последил, как грузовик проходит «змейку», как неуверенно водитель подает задним ходом в «гараж», как, наверстывая время, несется к «габаритам» — чуркам, мимо которых нужно провести машину, не тронув колесами. Судья с флажком у «габаритов» вдруг взмахнул не вовремя, будто закрываясь, и вскрикнул, поднимая к лицу и вторую руку. Чурка, обозначавшая правый габаритный край, вылетела из-под колеса и вскользь мазнула судью по голове. Машина уже стояла на финишной черте, к судье побежали, и водитель подбежал, и врач подбежал, захлопотал около с какой-то мазью, а несчастный судья нервно хлопал себя флажком по ноге. Страшного, в общем, ничего не стряслось, но — могло. Такой чуркой из-под колеса могло и зашибить, если б как следует попало...

— Правого колеса не чувствуешь, — сказал Мокеев водителю, который смотрел на хлопоты виновато и, кажется, не понимал причины.

И Мокеев вспомнил утреннюю планерку и тот вчерашний случай, когда мебельный фургон, разворачиваясь во дворе, задел правым колесом мальчика Борю. Здесь, на соревнованиях, чурка, а там, в жизни, Боря...